Бизнес и общество еще не понимают российскую благотворительность. Объясняет руководитель Даниловцев
Руководитель Добровольческого движения Даниловцы Юрий Белановский опубликовал новый материал в своем блоге на портале Сноб “Гуманистическое гетто и дворовая шпана. Как быть?”
Помните недавнюю дискуссию про Терезу Калькуттскую? Поводом послужило объявление Ватикана о возможной ее канонизации. Многие тогда в Рунете обвинили Терезу в непрозрачном расходовании средств, в чуть ли не манипулятивном привлечении денег, в неоказании качественной помощи больным и прочее. А по сути, обвинили в том, что ее община не была похожа на наши благотворительные фонды. Такая оценка, на мой взгляд, поверхностная. Многое будет яснее и по-человечески ближе, если посмотреть на себя и поговорить о себе.
Достижимо ли построение нормальных партнерских взаимоотношений современного российского общества и НКО? Каким образом сегодня выстраивается взаимодействие ради пользы благополучателя между благотворительными, волонтерскими организациями и жертвователем? Давайте посмотрим.
Мне кажется, современные российские благотворительные организации (настоящие, не мошенники) – это островки, а можно сказать и гетто, гуманизма. Там трудятся люди с другой ценностно-мировоззренческой позицией, в которой понятные человеческие ценности – это даже не планка, это – пол. Как правило, люди, работающие в благотворительных организациях, живут гораздо более высокими целями.
Для сотрудника настоящей благотворительной организации ценностью является человек сам по себе. Работникам фонда, как правило, неважно, кем заниматься – голубоглазой девочкой из Воронежа, пухлым подростком-таджиком, приехавшим сюда лечиться или старушкой из костромского Дома престарелых.
А вот для социума потолок – оказать помощь, но избирательно. Человек приходит на сайт фонда и начинается торг: этому некрасивому мальчику-таджику я помогать не буду, а вот эта девочка-куколка из Тулы мне нравится. Сотрудники благотворительных фондов уже знают, что пожертвований на эту девочку будет больше, и они соберутся быстро. Известны реплики: «Пусть в своем Таджикистане лечится!» и многое в таком же духе.
Для большей части общества понять то, из чего исходят сотрудники благотворительных организаций, значит подняться над собой. Причем достаточно высоко над собой.
На мой взгляд, уровень общественного гуманистического сознания и, в том числе, бизнес-сознания, можно сравнить с уровнем в лучшем случае дворовой шпаны: «Человек человеку – волк». И это даже не пытаются преодолеть. Это первая проблема.
Вторая проблема, которая усугубляет первую – правила, по которым общество требует взаимодействия с ним. Общество воспринимает благотворительность как некий магазин. В этом магазине предлагаются услуги. «Убедите нас, что нужно это купить! – говорит общество. – Купите наши деньги! Продайте нравящегося нам ребеночка, а не вот этого взрослого мужика, который пусть идет работает, гад». Известно, что сегодня проще собрать деньги на котенка, чем на умирающего взрослого.
Продажи по правилам маркетинга – это история, которая жива, пока эмоции насыщены. Кто-то вынудил кого-то оплатить лечение девочки. И проще все это повторить, чем собрать на того самого некрасивого мальчика таджика, что рядом с ней на койке лежит, ибо он никому не нужен. Собрав средства на девочку-куколку с излишком, можно получить деньги на лечение менее популярных детей с таким же диагнозом.
При этом, я знаю, все настоящие благотворительные организации работают честно перед законом. «Собрать на лечение девочки с излишком» – не значит, что кто-то кого-то обманывает с юридической точки зрения. Просто, когда звонит жертвователь и говорит: «Я хочу пожертвовать на вот этого ребенка», сотрудники фонда пытаются убедить его жертвовать «на сам диагноз», не указывая имя и фамилию. Таким образом, фонд сможет помочь большему количеству больных. Я присутствовал при подобных разговорах и могу сказать, что до жертвователей такие простые истины не доходят. Жертвователи начинают упорствовать и имеют на это право, однако фонды тоже – не их рабы.
Между обществом и НКО отсутствует нормальное партнерство со взаимным доверием ради благополучателя. Общество с ценностным сознанием на уровне дворовой шпаны не доверяет фондам и пытается их купить. А фонды пытаются сопротивляться, чтобы найти лазейки для решения своих, в общем-то, глубоко гуманистических задач. Но по законам рынка все играют.
В моем восприятии, игры в «продажи» – мина замедленного действия. Рано или поздно эмоции остывают, и деятельность любой организации начинает оцениваться рационально. История вскрывается. И сторонние люди начинают задавать вопросы, опираясь на свою систему ценностей. И ответы их не устраивают. Что, кстати, и произошло с матерью Терезой.
Идем дальше. Любой мало-мальски серьезный фонд, который помогает сотням больных, – это решение огромного количества задач в их комплексе. Это медицинская сторона, привлечение средств, взаимодействие с органами власти, политиками на уровне города, региона, страны. Полноценный фонд решает не просто адресные проблемы, а проблемы вообще. НКО давно готовы и стремятся к работе на перспективу, к решению проблем своих подопечных. Готовы работать на более высоком уровне, чем перевязывание ран. Вопрос в том, что и тут благотворительные организации, и общество друг друга не понимают. Общество остается на уровне включенности в оказание адресной помощи.
Убедить человека оплатить лечение ребенка – это одно, а убедить его пожертвовать деньги, чтобы группа сотрудников занималась дебатами в Думе для одобрения какого-то хитрого вида лекарств – это другое и представляется фактически невозможным. И фонды пытаются как-то выкручиваться. По закону они могут тратить на внутренние нужды 20%. Они уговаривают отдельных благотворителей, чтобы на их деньги проворачивать важнейшие неадресные истории, и боятся афишировать это.
Есть и еще одна трудность взаимопонимания. Волонтерские социальные движения – это тема, которая вообще непонятна обществу. Речь не только о нашем движении «Даниловцы» или Школе социального волонтерства. Я знаю, как работают все известные и настоящие волонтерские организации Москвы. Знаю много историй примерно такого плана. Жертвует человек очень богатый, речь может идти даже о сотнях тысячах рублей. Он изначально ставит условия: «Я вам готов пожертвовать только на пластилин, краски, карандаши для детей». Но ведь серьезная волонтерская история – это целая цепочка действий, направленных на то, чтобы ожидания подопечных не были обмануты. Выстроить регулярную систему взаимодействия из никому ничем не обязанных волонтеров – это очень большая работа. А волонтерской организации нужны еще и психологи, педагоги, журналисты, редакторы сайта – и все они не едят пластилин. Но люди не доверчивы: «Вы ходите к детям? Ну, вот возьмите и купите им пряников».
Многие, боюсь большинство, у нас в стране еще не понимают ценности этих отношений между волонтером и ребенком, между волонтером и стариком. Это опять к дворовому уровню современного сознания. Когда человек приходит к своей родной бабушке, он чувствует, что просто посидеть и поговорить с ней под лампой – это значит доставить ей радость. Она счастлива видеть внука, сына. Когда человек думает о почти такой же ситуации, где волонтер Василий приходит к мальчику Андрею в больницу – какие-то клапаны понимания закрываются. А то, что мальчику просто радостно будет побыть со своим старшим другом, что у него теперь есть, с кем обсудить книги, компьютерные игры, кино. А престарелым вообще очень хорошо и приятно, когда с ними посидит не санитар, а просто человек, у которого есть пятнадцать минут свободного времени. Эта такая ценность, которую в общем-то нельзя продать или купить. Это именно та ценность, которую могут организовать волонтерские программы.
Вопреки здравому смыслу – а, наверное, каждый может сегодня оценить значимость и цену хорошего менеджмента и способности выстраивать долгосрочные эффективные процессы – о волонтерстве мыслят категориями акций, утренников, субботников. И не понимают, что социальное волонтерство – это долгоиграющая история, это прежде всего вложения в людей, как минимум в молодежь через ее приобщение к добру, и решение социальных проблем. А в результате – это всегда помощь благополучателям. Помощь не разовая, а постоянная.
В отличие от фондов, волонтерским движениям крайне трудно себя продать. Налицо глубокое непонимание. Что делать? Врать, что тоннами покупаем пластилин, или что без волонтеров дети умрут? Это безумие. И тем не менее, волонтерские движения вынуждены идти на некоторую эмоциональную окраску, чтобы объяснить, зачем это все вообще нужно, и на что нужны деньги. К этой эмоциональной окраске прикрепляется совершенно правдивая история о том, как в действительности все происходит, и почему волонтерство важно.
Хотелось бы также, чтобы взаимоотношения НКО и общество воспринимались именно как партнерские. Когда есть доверие к этим высоким непонятным ценностям. Со стороны НКО есть доверие к жертвователям, попытки найти компромисс и готовность честно отчитаться о потраченных деньгах. Но когда речь идет о маркетинге – это разговор не о доверии. Для меня это очевидно.
Благотворительности нужны не деньги сами по себе, а партнерство, понимание глубоких человеческих смыслов и ценностей. Именно в партнерстве гарант и развития, и долгосрочной эффективности. А партнерства нет. Ну, или почти нет.