Интервью руководителя волонтерской деятельности Даниловцев: от наркодиспансера до детской больницы

На сайте электронного журнала о благотворительности «Филантроп» опубликовано интервью руководителя волонтерской деятельности Добровольческого движения «Даниловцы», координатора волонтерской группы в НИИ нейрохирургии имени Бурденко Кирилла Кочкина.

Кто же всё-таки они такие, эти волонтеры? Марсиане, герои-супермены или рядовые граждане? Почему некоторые до сих считают их странными романтиками, людьми, которым нечем заняться, и даже неудачниками? Серия бесед с «Даниловцами», возможно, развенчает этот миф.

Справка

Когда-то Кирилл Кочкин жил в Швейцарии. Работал на хорошей должности в известной табачной компании. Затем взял и просто так отказался от престижной высокооплачиваемой работы. Из нравственных соображений. Затем учился в Америке, объездил множество стран. Он один из тех, кто стоял у истоков Добровольческого движения «Даниловцы». Его образ ассоциируется со словосочетанием «московский интеллигент». Следует отметить, что среди координаторов Движения много людей, попадающих под такое определение. Они не любят показуху и громкие фразы, в них нет дерзости и вульгарности. Они начитанны, слушают хорошую музыку и смотрят артхаусные фильмы. При этом основные объекты их внимания – помощь ближним и попытки изменить мир. Конечно, это в каком-то смысле идеалисты, но при этом, несомненно, люди дела.

Меня зовут Кирилл. Мне 40 лет. Сегодня 21 октября 2015 года. Мы находимся в НИИ нейрохирургии имени Бурденко. Я являюсь координатором волонтерской группы. Пока сидим в холле, потом поднимемся на верхний этаж в детское отделение.

Чем ты вообще занимаешься в жизни?

По профессии я — маркетолог. А образования у меня три: экономическое, в области маркетинга и менеджмента. Последние шесть лет я занимаюсь ещё и тем, что пишу стихи. Люблю наших поэтов: Лермонтова, Блока и Бродского. Из зарубежных — авантюриста Средневековья, сэра Уолтера Рейли. Я больше классические стихи пишу. Но у меня есть экспериментальные вещи, я себе канонов не ставлю. Текст возникает, как какая-то музыка в голове. Потом появляются слова. Отправил в какой-то журнал. Наш координатор Костя Ренжин уговорил. Может, получится издать. Но я спокойно к этому отношусь. У меня в фейсбуке выложены избранные вещи. 

Поэзию в оригинале читаешь?

И так, и так. Читаю в оригинале английскую поэзию. Часто пишу по-английски. Франсуа Вийона читаю в переводе Эренбурга. Люблю Артюра Рембо.

Они бывают немного деструктивными. Тебя это не смущает? Сознательное «расстройство всех чувств» и всё в этом роде…

Ну, собственно, поэтому они меня и радуют. Сэр Уолтер Рэйли — он тоже не позитивист. Как это сочетается с тем, что я здесь делаю? Это как-то уравновешивает. Я просто не люблю «причесанную», «детскую» поэзию. Это не поэзия.

Как относишься к клише, что в волонтерство идут не от хорошей жизни?

Могу рассказать, кого я встретил шесть лет назад, когда пришел волонтерить в наркодиспансер. Если бы я не встретил этих ребят, я бы, наверное, не остался. Мне было 34 года, и это клише где-то на подкорке присутствовало. Но я не с ним шел, а со своим желанием идти. Однако те, кого я встретил, это всё были воцерковленные люди. При этом – умные раскрепощенные ребята. Они на равных общались с подростками, которые попали в трудную жизненную ситуацию. У нас есть добровольцы разных профессий, в том числе девушка-диджей. Сейчас она в Швейцарии играет прогрессивную музыку.

Я стал волонтером в ноябре лет шесть назад. Вышел из табака и параллельно думал, чем заняться. Пока ждал предложений и искал работу, появилось непонятно откуда взявшееся желание пойти в добровольцы. Искал по сайтам, но ничего не ложилось на сердце. Я ходил в Церковь Рождества святого Иоанна Предтечи на Пресне. В вестибюле на меня глянуло объявление. Так и оказался в «Даниловцах». Три года волонтерил в наркодиспансере, немножко координаторствовал.

Насколько там тяжело? Это детский наркодиспансер?

Там дети от десяти лет и подростки. У них самые разные зависимости — от легких до очень тяжелых, предсмертных состояний. Курение, разные винты, алкоголь, игромания, плюс проблемы с родителями…

После наркодиспансера два года занимался сразу всеми направлениями. За исключением детдомов. Там Света Перегудова курировала. С апреля этого года я здесь, в Бурденко.

Каково тебе приходится одному, когда у всех волонтеров твоей группы не получается прийти?

В понедельник я был один. Никто не смог. Не от черствости сердец. У людей бывают разные обстоятельства: учеба, работа, ремонт. А когда в семье рождается ребенок, это, как правило, является препятствующим обстоятельством. Мы ходим сюда регулярно. У нас два отделения подопечных. Чтобы попасть в каждое из них, нужно минимум два человека. Если их нет, случается технический дефолт. Координатор идет по своему выбору туда, где нужда или где больше ждут. Меня тогда ждали в первом отделении. Во втором тоже ждали, но, к сожалению, не мог раздвоиться.

Если будет достаточное количество волонтеров, то не будет разочарования у тех, кто нас ждет. Ожидание, которое не закончилось встречей, переходит в грусть, тоску.

Ты чувствуешь, что волонтерство — это супер важное дело или иногда кажется, что это не так?

Я бы покривил душой, если бы сказал, что подобных негативных мыслей не возникает. Тут спасает вера и памятование многочисленных случаев благодарности. Если после чего бы то ни было тебя благодарят, то это нужное дело. Конечно, это не важнее пребывания в больнице или лечения от зависимости, но это равнозначно важно. Человек состоит не только из тела, у него есть душа, разум, эмоции, и с ними нужно что-то делать. Бывает, уходишь уставший, может, даже в чем-то опустошенный, но на следующее утро будет ощущение подъема. Никуда оно не денется. И через какое-то время не заметить результаты, сказывающиеся позитивно на тебе самом, невозможно. Мы не спрашиваем, с какими диагнозами дети лежат в Бурденко. Но это великие оптимисты. То, с какой жизненной энергией они встречают волонтеров, как они шутят накануне операции, как мужественно переживают ее — это достойно восхищения. А когда во время встречи ребёнок забывает, что у него не работает рука и начинает ею рисовать – какие могут быть комментарии? Конечно, такие чудеса вдохновляют.

Я, помимо всего прочего, встретил в «Даниловцах» свою любовь — девушку, которая стала моей женой. Она ходила волонтером в наркодиспансер. Моя жена — филолог. Можно сказать, что она волонтерствует, потому что работает в храме за маленькие деньги преподавателем. Я с недавних пор преподаю английский язык. За последние несколько лет среди «Даниловцев» создались несколько семей.

Ты расцениваешь волонтерство как полноценное христианское делание?

Конечно, оно в русле того, что заповедал Христос: ходите к нуждающимся, больным. Вера без дел мертва. Дела-то могут быть разные. Волонтерство — это одна из современных форм христианского делания.

Какими бы тебе хотелось видеть волонтеров? За какие проступки волонтеров просили больше не приходить?

На моей памяти был один случай. У нас в больнице пространство свободное: ты можешь творить все, что хочешь. Но необходимо осознавать и границы. Ты должен и руки мыть, и немножко ходить строем. Все правила проговариваются в самом начале. И если человек, что называется, адекватен, он сам все понимает. Но когда человек нарушает границы личного пространства детей, их родителей и других волонтеров, когда присутствуют негатив, агрессия и свободное хождение по территории – это совсем не то, что нужно. В таких случаях проводится воспитательная беседа. Описываются границы. Хочешь вписываться — вэлкам. А не хочешь – извини. А ещё, если начал ходить – ходи, потому что ребёнок ждет, спрашивает о тебе.

Что ещё, помимо волонтерства, увлекает?

Когда был одинок и не женат, смотрел много артхауса. Нравились Ким Ки Дук и Бергман. Читал философов. А сейчас, когда есть ребенок, очень много времени уходит на воспитание. Не до артхауса как-то. Восполняю время от времени пробелы в школьной программе: читаю Куприна и параллельно – Фромма «Искусство любить». Блаженный Августин прекрасные вещи писал. Так вот живу: поэзия, ребенок, волонтерство. Если говорить о деньгах, то пять лет до этого я жил на деньги, которые зарабатывал в Швейцарии.

Прямо как князь Мышкин. Получается, если можно пять лет прожить, значит, платили, мягко говоря, неплохо?

Весьма, весьма… Здесь, в России, последний год совсем кризисный. Но есть клиенты, которым я помогаю. Это консультации по маркетингу, позиционирование, миссии, реклама. «Даниловцам» помогал.

Я родился в Москве, но вырос в Люберцах. В храм впервые попал в 18 лет, когда хоронили дедушку. Потом были два года, проведенные с протестантами в штате Теннеси. Учился в небольшом протестантстком университете в зоне библейского пояса. Там такой традиционный Юг: реднеки (фермеры, жители сельской глубинки США), коровники. Очень люблю Америку. Хорошая страна.

Два года жил в обществе сектантов. Слава Богу, меня не перекрестили. Я русский, а русских даже в бессознательном состоянии переделать невозможно. Когда был в первом браке, ходил в Церковь, потому что жена ходила. Было стояние без понимания. Потом отказ от работы, приезд сюда. Началось постепенное вживание в «Даниловцев». Мы – молодежное движение не по биологическому возрасту, а скорее по внутреннему ощущению.

Хочешь опять эмигрировать?

Я люблю Москву и Россию. Тянет путешествовать, но жить в Америке не хочу. Там невозможно соприкоснуться с кем-то душой, поговорить по-человечески. Там «разбиваешься» о широкую белозубую улыбку. Да, там добродушные люди, но существует два метра расстояния. Это расстояние непреодолимо. В Швейцарии белозубый барьер поменьше. Там — это не белозубая улыбка. Но это метр и не ближе. В России это «привет, брат» практически с любым. В Америке и Европе ты будешь в некоем духовном и душевном вакууме. В Америке всегда присутствовало ощущение легкой пустоты, иногда вечера было некуда деть. В Швейцарии я был уже достаточно взрослым, занимал себя поездками, путешествиями, компьютерными играми. Все зависит от искусства жить.

Волонтерство является частью искусства жить?

Оно – форма, в которую облечена некая парадигма: ты живешь ради чего-то большего, чем ты. Ты сам – конечен. Только ради себя жить — от этого рано или поздно разорвет на части. Настанет пора отдавать. И отдавать хотелось бы до конца жизни. Кстати, творчество — тоже способ отдачи себя.