Социальное волонтерство: практические формы работы с различными аудиториями. Опыт Даниловцев

Эта публикация – 2-я часть большого материала о целях, смысле и практических формах социального волонтерства в отношении различных аудиторий. 1-ю часть можно посмотреть тут.

Формы работы

Если мы говорим о формах работы, то из нашей практики можно выделить четыре основные формы:

• творческий мастер-класс;
• создание атмосферы принятия и свободного творчества;
• общее время, которое мы проводим лицом к лицу;
• работа на результат, помощь в приобретении жизненных навыков.

Для удобства предлагаю таблицу.

Мастер-класс

Если говорить о творческом мастер-классе, то мы должны понять: является наш мастер-класс средством или целью? Если это средство общения, если это повод для того, чтобы встретиться, то это один вид творческих мастер-классов.

Если мы хотим, чтобы у человека получилась классная, интересная поделка, то это другой вид творческих мастер-классов. Если мы хотим, чтобы человек научился чему-то практическому, даже завязывать шнурки, это третий вид. Но у них есть определенная закономерность. Е

сли мы говорим о мастер-классном общении, то оно может быть очень дистантным от наших подопечных. И это важно для тех волонтеров и тех координаторов волонтерских групп, которые не готовы быть близко, но хотят помогать один на один. И это важно для тех координаторов, что не могут или не хотят вкладываться в создании группы, в каждого волонтёра. Мастер-класс может быть организован таким образом: есть некоторое сообщество, допустим в Вконтакте или  Фейсбуке, мы решаем, что мы делаем, отзываются люди, которые хотят в этом поучаствовать. Далее мы выбираем, к примеру, кто будет вырезать кружочки, кто принесет фломастеры, кто купит ватман. Затем договариваемся, кто мастер-класс будет проводить, ищем ведущему на всякий случай сменщика. И занятие готово. В этом случае достаточно только сообщества.

 Атмосфера принятия и творчества

Если мы говорим об атмосфере принятия и свободного творчества, то ее может создать и поддерживать волонтерская группа. И это группа, в которой очень важно быть в доверии, в контакте, в любви к нашим подопечным. В каком-то смысле я боюсь испугать этим словом, но настоящая группа – это своего рода семья, которой может само по себе уже хорошо, даже без подопечных. И она, в этом состоянии, где «нам уже хорошо» открывает объятия, обнимает всех тех, кто к нам пришел. И нас, которым уже хорошо, становится в три раза больше.

Что здесь важно? Мы привносим в эту работу очень много от самого себя. Поэтому то, что происходит с каждым из нас, то, что происходит между нами, становится одной из самых важных вещей. И забота о такой группе со стороны координатора должна быть очень серьёзная. Дело даже не в том, чтобы попить чай после посещения, хотя это тоже важно. А дело в том, чтобы всё, что происходит в больнице, происходило не порознь, с отдельными волонтерами Сашей, Мариной, Димой, а происходило с нами, как с группой, вне зависимости ни от чего. И именно группу, как единство и как целое, мы должны созидать.

И что ещё важно: группа в детской больнице приветствует разномыслие в своих рядах. Это очень важно. Разный взгляд на воспитание, на то, что делать с гневом, с печалью, разный взгляд на то, на какой ноте оставлять ребенка после занятия. Взгляды у всех могут быть разные, это группу только обогатит.

НО! Когда мы работаем с подростками, такой подход может группу только разрушить. Здесь наоборот необходимо говорить о команде, у которой есть общие жесткие границы, и которая решает единую проблему. В больнице, например, ребёнок может знать, что если он заплачет, то всегда найдется тот, кто его пожалеет. Он рассуждает так: я, пожалуй, пойду к Саше, потому что точно знаю, что всех, кто плачет, она гладит по головке. А к Васе не пойду, потому что он всегда говорит: «Ну ты чего, не мужик что ли, что ты тут разревелся?»

При работе с подростками такое невозможно. Приходит единая группа, с единой задачей. И если начнётся: этот мне нравится, этот не нравится, к этому пойду, к этому не пойду, то такого подростка мы никак не воспитаем. С подростком нужны границы. Когда я встречаюсь со студентами в колледже, то вынужден ставить жесткие границы. У меня сердце разрывается, но я должен. Можно подумать: какой же ты жестокий, нельзя так с человеком требовательно: чтобы завтра, к этому времени сдал то-то, а послезавтра то-то. Но по-другому нельзя, иначе он вообще ничего не сделает. Совершенно невозможно организовать человека иначе. И сердце кровью обливается, но надо.

 Общее время. Лицом к лицу

Если мы говорим об общении «лицом к лицу», то это тоже часть работы группы. Мы говорим не об отдельных волонтерах, а о тех, что, будучи частью группы, пошли в больничную палату к тяжело больному пациенту или вступили оказались один на один с ребенком или взрослым в ДДИ (ПНИ). Мы стараемся, чтобы все наши волонтёры и координаторы больниц, ДДИ и ПНИ больше общались между собой. Важно, чтобы люди, которые навещают людей, не способных говорить или общаться, или ходить, которые мало общаются с подопечными, чтобы они больше общались друг с другом – поддерживали другу друга, обогащали.

Если мы говорим о таких наших подопечных, что находятся в тяжелом состоянии, что имеют серьёзные ограничения, то здесь есть несколько вещей, для нас очень важных. Получается, что мы должны экспериментировать. Мы порой не знаем, видит нас наш подопечный сейчас или не видит, замечает или не замечает, слышит или не слышит. Мы на прогулке показываем ему листочек, который неделю назад был жёлтым, а сегодня стал красный. Он это понял или не понял? У нас остается только то, что когда-то митрополит Антоний Сурожский назвал «упование надежд». Мы можем надеяться на то, что подопечный что-то увидел, что-то понял, что-то пережил. Для того, чтобы сомневаться, у нас есть огромное количество доводов, начиная от того, что мы не видим и не понимаем, услышал он нас или нет, до того, чтобы какая-нибудь уставшая нянечка нам сказала: «Ты что, ты не видишь, что он, как овощ? Что ты с ним разговариваешь, как с нормальным человеком? Да не понимает он, что ты ему говоришь». Мы это слышим, но мы можем верить в этих людей, в их человечность.

Есть два примера, которые меня очень вдохновляют. Первый пример, который привел из своей практики психиатр и психотерапевт Андрей Ефимович Василюк. Он как-то рассказал о женщине, которая была очень старенькая, на нейролептиках. И по-медицински было понятно, какие мозговые процессы у неё могут происходить, а какие – нет. И он обратил внимание на ситуацию, когда женщина проявила внимание к волонтёру. Это было сочувствие к своему соседу по палате, с которым был дороволец. Она подсказала волонтёру, как правильно подойти к человеку, чтобы он его услышал, и поддержала волонтёра. Она сделала то, что при уровне разрушении её мозга было невозможно! Но это произошло! А ещё один случай я принёс из Бурденко. Историю, рассказанную мне там, про взрослого человека, который долго лежал в коме. И два врача вечером пришли налаживать аппаратуру, проверять его состояние. Они, два друга, оставшись у постели этого человека, понимали, что их точно никто не увидит и не услышит. И один из врачей рассказал другому очень серьёзную, трагичную ситуацию из жизни своей семьи. Второй поддержал друга. Они поговорили и пошли дальше дежурить. И так случилось, что спустя несколько месяцев человек из комы вышел. И когда один раз к нему вечером один из этих врачей зашёл, тот ему сказал: «Простите, пожалуйста, я до сих пор переживаю, мне очень неудобно задавать вам этот вопрос, но чем кончилось та ситуация в вашей семье? Потому что я очень переживаю за вас, каждый раз, когда вас вижу, моё сердце содрогается». Можно, наверное, представить состояние врача… Поэтому наше упование надежды в центре всего.

1-ю часть часть этого материала можно посмотреть тут.

Материал подготовлен редакцией Школы социального волонтерства на основе семинара координатора по сопровождению волонтеров Добровольческого движения «Даниловцы» Андрея Мещеринова.